Те, що українці і росіяни — народи різні, — зрозуміло, тільки в дурня може виникнути думка про їхню ідентичність. Українці — це нація європейців, європейської культури, не загарбницької ментальности, демократичности. «Русскіє» (справжня назва — московини) — народ азійський, загарбницький, дикий, варварський, брехливий і злодійський.

«(Московское государство) было делом народности, образовавшейся в XV веке в области Оки и верхней Волги. Народность эта образовалась по отступлению старинного русского населения в глубь нашей равнины с южных и юго-западных окраин перед торжествующими врагами. Разделенная политически, угрожаемая гибелью со всех сторон и с одной уже раз завоеванная, эта народность начала устрояться в обширный лагерь. Средоточием этого лагеря стал центральный город тогдашней Великороссии, а вождем князь этого города. Все национальные, церковные, экономические и другие условия, содействовавшие государственному объединению Великороссии, связались с судьбой Москвы только потому, что она была таким центральным городом боевой Великороссии XIV—XV вв. только благодаря ее стратегическому отношению к тогдашнему театру военных действий... Московское государство и было этим народным лагерем, образовавшимся из боевой Великороссии Оки и верхней Волги и боровшимся на три фронта — восточный, южный и западный. Оно родилось на Куликовом поле, а не в скопидомном сундуке Ивана Калиты». Так в свое время объяснил сплочение русских земель вокруг Москвы известный историк В. О. Ключевский.
В одном нельзя согласиться с ним: своим возвышением Москва обязана не только удобному стратегическому положению. Помимо этого, с самого своего основания она обладала некоторыми особенностями, выделившими ее из ряда других русских городов и позволившими ей стать столицей.
Первый поток славянской колонизации обошел стороной заросшую лесной чащобой, болотистую, неудобную для земледелия пойму Москвы-реки и устремился далее на восток, где дал начало Ростово-Суздальской земле. Вторая русская миграционная волна, поднятая в Приднепровье половецким натиском, также в основном переливается через эти забытые богом места и идет далее по уже известному руслу. Однако ее «брызги», отдельные русские поселения, остаются, что и кладет начало хозяйственному освоению края.
Москва-река служит рубежом Владимиро-Суздальской земли и здесь, на месте будущей русской столицы, Андрей Боголюбский для защиты границ поселяет несколько сот пленных венгров, а также русский полон,
выведенный им из Киевщины. Первые московские князья, далеко еще не великие («Кто думал, гадал, что Москве царством быти?»), более походят на командиров погранзаставы, чем на владетельных государей .
«Следя по летописям за первыми судьбами Москвы, — отмечал русский историк С. Ф. Платонов, — мы прежде всего встречаем ее имя в рассказах о военных событиях эпохи. Москва — пункт, на который прежде всего нападают враги суздальско-владимироких князей. Москва, наконец, исходный пункт военных операций суздальско-владимирского князя... Цель обороны с юга преследовалась, вероятно, и построением города Москвы».
Когда в московские дремучие леса и болота хлынули, спасаясь от татаро-монголов, остатки разгромленного и истребляемого народа, московский князь без всяких условий отводил смердам земли с угодьями, давал зерно «на семена и емена», помогал обзавестись рабочим скотом и инвентарем. И точно так же он без всяких предварительных условий возвращал ратным людям, дружинникам погибших князей, оружие и честь, ставя их снова в строй, и давал им «в кормление» новозаселенные волости.
Гражданский быт должен был подчиниться правилам гарнизонной службы. В любой час дня и ночи «княжие мужи» должны быть готовы вскочить в седло и взяться за оружие, а посадский люд — бросить свои дома и мирные занятия, чтобы выступить «полком» в поход. Нравы людей границы, их привычка к беспрекословному выполнению княжеского приказа, их беззаветная верность знамени надолго оставят свою печать на духовном облике растущей Московии.
В трех небольших словах «без всяких условий» и заключено очень большое различие между Москвой и древнерусскими городами. Киев, Новгород, Полоцк, Смоленск, Чернигов, Ростов Великий, прежде чем стать
стольными градами княжеств, были центрами славянских племенных союзов. Они и оставались политическим средоточием киевской, новгородской, полоцкой и т. д. «земли», то есть более или менее обширной территории, заселенной первоначально данным племенем, с их «пригородами» и сельскими волостями. Там существовало местное боярство, выросшее на собственном корню и превратившееся из племенной знати в феодальную. Там городская община составляла свою, независимую от князя вооруженную силу, «полк», во главе с выбранным на вече «тысяцким». При таком положении отношения между князем и «землею», или, вернее сказать, с представлявшим ее городом, должны были складываться на договорной основе. В ту эпоху, когда французские города делали первые робкие шаги к коммунальному самоуправлению, а английские под тираническим гнетом прямых потомков Вильгельма Завоевателя, а затем и анжуйской династии и мечтать не смели еще о Великой хартии вольностей, — в эту эпоху русские города «рядились» со своими князьями как с равными, устанавливая в договоре с ними, «ряде», обязательства и права каждой из сторон. Причем пользование правами обусловливалось выполнением обязательств. Вот почему новгородцы, называя, скажем, Александра Ярославича Невского своим братом, могли распахнуть перед ним городские ворота и вежливо заявить, что перед князем «путь из Великого Новгорода чист», когда он, бывало, проявлял свой крутой нрав.
Для москвичей же внук Александра Невского, Иван Калита, был отнюдь не «братом», но «отцом родным» и «князем-батюшкой». Здесь не было «земли» (выражения «московская земля» не встретить в летописях), не было политической организации горожан, ограничивавшей княжескую власть. С самого начала отношения между московским князем и обитателями его вотчины носили не правовой, а патриархальный характер; патриархальные же отношения делали какие-либо условия совершенно излишними. Новгородцы князю с дружиной за верную военную службу обеспечивали совсем безбедную жизнь, но вот что важно: в договоре точно устанавливалось, какие именно волости отводятся им «в кормление», а обычай также достаточно определенно указывал, сколько хлеба, мяса, льна, меда и денег можно получить с каждой из волостей. Московский же князь-вотчинник совсем не стремился к такого рода определенности в своих хозяйственных отношениях с пришлыми смердами: он предоставлял им материальные средства к обзаведению двором на новом месте без условий, «по-отечески», но зато и обирал с них подати по своей воле. Крестьянство, стекавшееся к Москве из всех разоряемых русских земель, попадало под значительно более тяжкий феодальный гнет, но мирилось с ним, поскольку обретало здесь относительную безопасность.
Возможность же получения более высокой чем в других местах, феодальной ренты привлекала в Москву и боевую силу боярства, вырванного с корнем из родных мест и рассеянного в результате частых татарских
нашествий по всей Руси. Боярин из сожженного Киева, воевода, потерпевший поражение от татар в далекой Волыни, мелкий удельный князь, которому не стало чем кормиться в разоренной Рязанщине, шли «бить челом в службу» московскому князю. И если раньше в Древней Руси, как и в Западной Европе, вступление мелкого феодала на службу крупному сопровождалось заключением договора, письменного или устного между вассалом и сюзереном, то теперь в Москве в обстоятельствах исключительных оставшийся без крестьянского труда и крова «вольный слуга» не слишком настаивает на такого рода формальности. Он просто «целует крест» в верности московскому князю и уповает на то, что тот «пожалует» его за верную службу. Об условиях этой службы опять обе стороны по разным причинам говорить избегают, а за этой неопределенностью скрывается большая требовательность княжеской власти к своим феодальным слугам. Московский князь действительно щедро жаловал своих вассалов кормлениями и даже вотчинами, располагая более обширным фондом заселенных и свободных земель, чем его соперники, но зато он заставлял их принимать исконные обычаи приграничной крепости, согласно которым «служба копьем и головой» являлась безусловным долгом. Ее и несли, не спрашивая платы, бессрочно, до последней капли крови.
Именно потому, что Москва была исключением среди других русских городов, ей удалось среди всеобщей удельной раздробленности, в обстановке, по выражению А. Е. Преснякова, «агонии великокняжеской власти»  создать крепкое политическое ядро, вокруг которого позднее произошло государственное объединение Великороссии. Русь, загнанная было в Окско-Волжское междуречье, становится Московской, то есть перестраивается по-московски, чтобы, сомкнув ряды, выступить из этого междуречья в свой долгий и дальний поход. Таким образом, московское исключение превращается в общерусское правило политической жизни.
«Московское государство, — пишет В. О. Ключевский, — зарождалось в XIV в. под гнетом внешнего ига, строилось и расширялось в XV и XVI вв. среди упорной борьбы за свое существование на западе, юге и юго-
востоке... Оно складывалось медленно и тяжело. Мы теперь едва ли можем понять и еще меньше можем почувствовать, каких жертв стоил его склад народному благу, как он давил частное существование. Можно
отметить три его главные особенности. Это, во-первых, боевой строй государства. Московское государство — это вооруженная Великороссия, боровшаяся на два фронта... Вторую особенность составлял тягловый, неправовой характер внутреннего управления и общественного состава с резко обособлявшимися сословиями... Сословия различались не правами, а повинностями, между ними распределенными. Каждый обязан был или оборонять государство, или работать на государство, то есть кормить тех, кто его обороняет. Были командиры, солдаты и работники, не было граждан, т. е. гражданин превратился в солдата и работника, чтобы под руководством командира оборонять отечество или на него работать. Третьей особенностью московского государственного порядка была верховная власть с неопределенным, т. е. неограниченным пространством действия...»

Напрасный труд — нет, их не вразумишь,—
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация — для них фетиш,
Но недоступна им ее идея.

Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.

Тютчев, Май 1867